Он дает своим словам произвести эффект, прежде чем продолжает:

– Напротив. Внимательно перечитайте Принципы неотрадиционализма. Они как раз требуют терпимости и сострадания к генетически обделенным. Иначе и быть не может, это было бы нелогично, учитывая то, что мы запрещаем внутриутробные генетические исследования. Вы же знаете, что делают в зонах концернов, если у эмбриона диагностируется близорукость или склонность к диабету, – такие эмбрионы абортируют. И более того, родителей обязуют в дальнейшем прибегать исключительно к искусственному оплодотворению и генетической оптимизации. Мы же, напротив, позволяем всем этим детям появиться на свет. Мы оперируем лазером их глаза, даем им инсулин и живем с тем, что не все наши сородичи снабжены оптимальным набором генов. Это принципиальное решение, лежащее в основе неотрадиционализма.

Он поднимает указательный палец.

– Иными словами, – громогласно продолжает он, – если вы изгоните эту девочку за то, что со всей очевидностью было сделано с ней помимо ее воли, вы не будете следовать Принципам неотрадиционализма! Вы в гораздо большей степени их нарушите!

Его речь произвела впечатление. У меня по спине побежали мурашки, и, похоже, не у меня одной. Мэр благодарит его заметно охрипшим голосом. Затем члены Совета удаляются для обсуждения и принятия решения.

Обсуждение продолжается довольно долго. Очень долго. Я про себя решаю, что это хороший знак, потому что, по крайней мере, говорит о том, что не все согласны с мистером Тоути. Но почему всё это время я должна сидеть на неудобном стуле?

Пара зрителей уходит, но большинство остается и ждет. Я слышу, как они шепчутся, покашливают, шаркают ногами. Журналисты усердно строчат в своих планшетах или тихо надиктовывают, бормоча на разных языках. Меня снова и снова фотографируют. Я уверена, что на каждой из этих фотографий буду выглядеть ужасно.

Первый член Совета, вновь появляющийся в зале, – это мистер Тоути. Я слышу, как он с кем-то шепчется, до меня долетают обрывки фраз: «Свое мнение я высказал… окончательно, что мне тут еще обсуждать?», «Как назло, это именно сегодня. Нам пора ехать…», «Концерт в Карпентария-холл… скрипачка Кармен Диас, моя жена ждала этого несколько месяцев…». И он уходит, причем довольно незаметно.

Спустя вечность или даже две к нам выходит оставшаяся часть Совета. Они рассаживаются за своим гигантским столом, после чего мэр объявляет, что ни к какому единому решению они не пришли.

– Мы решили, – продолжает он, – что не располагаем полномочиями для принятия такого решения. Мы передаем дело в Совет зоны.

Это как минимум отсрочка. Совет зоны в этом году уже заседать не будет, да и в следующем еще не скоро. По крайней мере, точно не раньше окончания летних каникул.

– Таким образом, – объявляет мэр, – домашний арест Сахи Лидс отменен. Снимите с нее электронный браслет.

Пигрит и его отец отвозят меня домой, где меня с нетерпением ждет тетя Милдред. Она следила за заседанием по телевидению, с грехом пополам, потому что программа, переводящая устную речь в язык жестов, работает с перебоями. Но она поняла, что пока меня отпустили на свободу, и встречает нас сияя от радости.

– Всё-таки это отсрочка, – говорит она, когда я напоминаю ей, что это временно. Мало ли что еще произойдет, пока Совет зоны примет свое решение. Полицейской машины перед домом больше нет. Это меня настораживает, потому что я не забыла про другие машины, кружившие по окрестностям.

Но, по крайней мере, сейчас ни одной из них не видно, поэтому я ничего не говорю.

Тетя Милдред сварила кофе. Откуда-то, как по волшебству, возник пирог, чтобы потчевать гостей. Профессор Боннер этому чрезвычайно рад, до такой степени, что даже прибегает к языку жестов, чтобы сказать «спасибо» и «очень вкусно». Несмотря на то что его жесты неуклюжи и смешны, тетя Милдред в полном восторге от его попыток.

– Я читал книгу об этом, – признается профессор, пока ему накладывают второй кусок пирога. – И уже давно хотел попробовать. Наверняка для вас это всё ужасно неумело выглядит, да?

– Да, – отвечаю я ему жестом, и он смеется.

Потом мы обсуждаем ситуацию. Я рассказываю о дневнике моей мамы и ее письмах тете, в которых она описывает свою встречу с человеком-рыбой. Который, со всей очевидностью, и был моим отцом. Книгу, в которой описывается случай Ён Мо Кима и его людей-рыб, профессор Боннер уже прочитал. Он считает, что, скорее всего, всё было так, как описывает моя мама.

– Жаль, что я не знал про письма до сегодняшнего слушания, – говорит он с легкой укоризной в голосе. Но потом пожимает плечами. – Хотя, пожалуй, я бы всё равно не стал упоминать эту историю. Это могло бы показаться слишком уж развесистой клюквой.

Я киваю, хоть понятия не имею, что такое клюква.

– Но хорошо иметь еще что-то про запас для слушаний в Совете зоны, – продолжает он. – Мне наиболее перспективным видится довод, что генетически модифицирована была не ты, а один из твоих предков. Ведь правила, согласно которому нельзя было бы сохранять генетические признаки, полученные от родителей, не существует.

Тут, видимо, в моем взгляде проскальзывает изрядная доля скепсиса, потому что он тут же замечает:

– Да, я признаю, это звучит как казуистика. Но именно такие доводы зачастую становятся решающими в подобного рода процессах.

Когда я перевожу всё это для тети Милдред, ее лицо светлеет.

– Да, конечно, – говорит она. – Ты не сделала ничего плохого, и твоя мама тоже. Это же что-нибудь да значит! – Она поворачивается к профессору Боннеру. – Не хотите ли еще кусочек?

Он усиленно моргает, разбирая ее жесты, потом кивает и показывает:

– Только один… последний.

По мне, наверно, всё еще видно, что я настроена скептически. И дело не в том, что я сомневаюсь в словах профессора Боннера, конечно, нет. Но то, что меня и мое право находиться здесь нужно как-то защищать перед Советом зоны… то, что меня в лучшем случае потерпят здесь… всё это я нахожу крайне удручающим.

В этот момент раздается звонок в дверь. Я на автомате встаю, потому это обычно моя задача – открывать, если в дверь звонят. Так я оказываюсь у двери прежде, чем успеваю подумать, разумно ли поступать так сейчас. «Наверно, скорее нет», – успеваю подумать я, но уже слишком поздно, потому что я распахнула дверь.

Передо мной стоит… Бреншоу.

– Привет, Саха, – говорит он.

Вот так внезапно обнаружить его прямо перед собой – это как гром среди ясного неба. Он кажется мне еще выше, чем в моих воспоминаниях. Бреншоу, виновник всего. Парень, который был среди тех, кто столкнул меня в воду. Парень, который спокойно смотрел, как я тону.

Безумие. Вот он стоит передо мной, свежий, розовощекий, излучающий силу, а я слова не могу сказать.

– Я… м-м-м… – Он смотрит на меня. Может такое быть, чтобы он был так же растерян, как и я? – Я ведь еще не поблагодарил тебя. За то, что ты меня спасла и… ну да. Я хотел раньше прийти, но они продержали меня до сегодняшнего дня. В смысле, в больнице. Обследовали с ног до головы, я думал, это теперь никогда не кончится. Ну да, тебе тут тоже пришлось несладко…